Анна Златковская: «Самое сложное в интервью — не ранить самими вопросами»

Анна Златковская — драматург, журналистка, колумнистка. Раньше она писала про дружбу и секс, сейчас  — про судьбы белорусских политзаключенных. В ее книгах — слабость переплетается с силой, ирония с одиночеством и растерянностью. Внутри Анна — ранимый ребенок, что не мешает ей оставаться сильной, вопреки всем вызовам и обстоятельствам.

Анна Златковская. Фото: из архива героини

«Я становлюсь для собеседников триггером»

— В одном из интервью ты представила себя, как писательница, колумнистка, журналистка, драматург. Чего в тебе больше из перечисленного?

— Я больше позиционирую себя, как человек, который пишет. Писательница? Пусть будет. Я люблю художественные тексты. Даже колумнистика была для меня всегда больше частью писательства, чем журналистской работы.

— Существует белорусский проект Politzek.me. В нём одно из направлений — истории политзаключенных белорусов, которые в том числе  описывала ты. Данные сюжеты — не художественная метафора. Это хроника боли беларусов. Что ты чувствуешь, когда берёшься за чужое, очень тяжелое повествование? Что для тебя самое трудное в работе над темами про репрессии и политзаключенных?

— Когда я писала для Politzek.me и общалась со всеми этими людьми, для меня самое сложное было в том, чтобы не ранить их самими вопросами. Я старалась избежать стандартного интервью: «что случилось до задержания», «само задержание», «условия содержания» и «желанная свобода». Мне очень хотелось показать то, через что они проходят, их внутреннюю рефлексию, побольше рассказать о самом человеке. Отчасти здесь работает здоровый цинизм и стремление докопаться до сути, желание сделать хороший материал, но в то же время нужно сохранять эмпатию и такт.

Собеседники травмированные, им очень тяжело, но они соглашаются на это интервью, потому что понимают, как важно рассказать свою историю.

Вот только я становлюсь для них триггером, так как вынуждаю заново проходить через эту боль. Бывало, чувствовала, что кто-то может вот-вот заплакать и понимала, что тоже могу заплакать в этот момент. Но важно снова вернуться к разговору, чтобы совсем не уйти в старую травму.

Это тяжело, но наши беларусы очень сильные. Я восхищаюсь теми, кто проходит через такие испытания, но все равно остаётся откровенным.

— Ты пропускала через себя множество чужой боли. Как ты потом восстанавливалась?

— Бывали истории, которые сильно пробивали. Я плакала. Но эти эмоции правильные — хорошо выпустить боль. Потом я переключалась на текст: профессиональным глазом смотрела, как сделать его сильным. У журналиста в этом случае возникает броня, ты немного наполняешься цинизмом. Это позволяет сделать хороший текст, который тронет максимальное количество читателей.

Бывало, злилась, что вокруг столько беды, а сделать ничего не можешь. Успокаивала себя тем, что хотя бы напишу об этом — это уже тоже важная часть борьбы. Мне повезло: я не прошла через такую трагедию сама. И когда мне тяжело, думаю о тех, кому хуже. Пятнадцать минут поплакала — и пошла дальше.

— А как изменилась твоя работа после отъезда из Беларуси?

— По сути — не сильно. В эмиграции я по-прежнему ухожу в слово. Но стало больше политики. Раньше писала о дружбе, сексе, милой ерунде — сейчас это кажется несерьёзным. Наступила совсем другая реальность.

«Текст пишет меня, а не я его»

  — Какую из твоих книг ты не смогла бы написать, если бы была сейчас в Беларуси?

— Тут надо смотреть на нашу власть, которая может найти крамолу там, где её нет. Мои книги не политические, в ней нет критики, но есть ощущение страны, где живут люди. Они больше про беларусов и их судьбу. Я их писала, живя в Беларуси.

Сейчас работаю над новой книгой. Вот она как раз создается здесь, и её уже там не издадут. Это точно.

Анна Златковская. Фото: из архива героини

— Твои героини часто одиноки, растеряны, уязвимы. Это автобиографично? Сколько процентов там от тебя?

— Книги не автобиографичны, но, безусловно, в них присутствует часть меня. Я рассказываю о проблемах, важных мне, о людях вокруг меня и использую факты из своей жизни. Могу добавить зарисовки из судеб других людей.

— Твоя «Девочки-стекло» — продолжение повести «Страшно жить, мама». Что заставило тебя вернуться к этим персонажам?

— Эта книга писалась в Беларуси и должна была стать второй книгой. Но ее издание отложилось, и появился маленький сборник рассказов «Охота на бабочек». В 2017 году вышла повесть «Страшно жить, мама», но осталась какая-то незавершённость. Вроде как повесть вышла, но герои все равно возникают в тебе, начинают с тобой разговаривать, двигаться и начинает писаться текст. Хочешь дальше рассказать эту историю. Текст пишет меня, а не я его.

— Помимо боли, нежности и букета других чувств в книге «Девочка-стекло» есть ещё моменты злости. Как ты находишь баланс, чтобы книга не стала очень тяжёлой для человека?

— Я пишу реалистичную прозу. Соответственно, она не складывается только из розовых пони и радуги. И в то же время она не наполнена только чернухой, где всё плохо.

Даже на войне люди умудряются создавать для себя праздник и радоваться мелочам. Вот и в моих книгах всё вперемешку — сочетание всех оттенков того, с чем нам приходится сталкиваться. Это не только что-то хорошее и не только что-то плохое.

— А где ты берёшь идеи для сюжета — фильмы, улицы, разговоры, сны?

— Оно как-то само залетает. Бывает, какая-то эмоция становится отправной точкой для создания текста, когда понимаешь, что очень хочется написать о человеке. Вот, например, о девочке из «Охоты», которая не любит людей и воспринимает их крайне цинично. То есть начинаешь думать, а могут ли прийти к любви люди, которые не любят других? И появляется сюжет. Это всегда магия.

— Учеба на кинодраматурга как-то повлияла на твой стиль письма?

— Да, конечно. Мы пять лет писали тексты, шлифовали, обсуждали, учились этому. Но сценаристом я не стала, а ушла в прозу.

— А почему?

— Я не видела перспективы в Беларуси в этом плане. На сценариста правильно было бы учиться в Москве, во ВГИК поступать. Я, кстати, даже собиралась, но испугалась и не поехала. Да и писала изначально не сценарии, а рассказики: мне всегда хотелось больше писать то, что можно почитать. Сценарий ты не будешь читать — его нужно ставить.

— Ты — это больше «про сюжет» или «про язык»? Что важнее, как написано или что сказано?

— Всегда важнее как. Вопрос искусства не что, а как, потому что идей во всем мире не так и много: всего лишь 22 сюжета, 11 фабул. Поэтому мы всегда все ходим по кругу, пишем одно и то же, исходя только из контекста и времени. 

— Когда ты придумываешь сюжет книг, ты уже знаешь концовку?

— Всегда. Даже скажу: если не знаю концовку — книга не напишется. Я соединяю начало и конец, а потом заполняю середину.

— Есть ли у тебя свой «внутренний читатель», для которого ты работаешь в первую очередь?

— На самом деле мы всё всегда делаем для себя. А вот читатели  — это всегда интересное открытие. Есть очень похожие на меня, такие немножечко сумасшедшие. А бывают весьма спокойные и серьёзные, но раз они меня читают, значит, у них внутри буря, и мои книги становятся их частью тоже.

«Я чувствую себя в гостях, но я дома»

— Что в эмиграции даётся легче всего, а что совсем не получается?

Язык. Мне не даётся местный язык. Я ленивая, не люблю учить. А он — основа всего. Без него сложно найти работу, заниматься чем-то большим. Из-за этого чувствуешь себя уязвимым.

Еще первое время очень скучала по дому, по Беларуси, потому что жизнь резко изменилась. Нас не готовили к тому, что в один момент можно всё потерять и начинать с нуля.

Мне казалось, что  после сорока невозможно завести друзей, особенно в новой стране. Но наша общая белорусская история поспособствовала тому, что оказалось легко найти классных людей. И это радует!

Анна Златковская. Фото: из архива героини

— Ты как-то сказала, что как бы мы не чувствовали себя в эмиграции, мы всё равно в гостях. Спустя  годы, прожитые в Вильнюсе, ты уже дома?

— Я чувствую себя в гостях, но я дома. Для меня это место стало очень родным и важным. Я обожаю Вильнюс, и мне здесь почти все нравится. Но при этом я понимаю, что для литовцев я буду чужой. Не знаю, у меня такое всегда амбивалентное чувство. 

— А если появится возможность вернуться, то какой дом ты выберешь?

— Я не верю, что в ближайшие десять лет будет возможность вернуться. Спустя эти годы я стану ещё старше и с еще более мерзким характером. Поэтому мне кажется, что там станет ещё тяжелее. Куда возвращаться? Дом остался нашим прошлым. Там всё будет по-другому. Но в целом я вернусь в Беларусь, когда она станет частью Евросоюза. Я не хочу больше терять Шенген: возможность свободного передвижения, образование — это все очень важно. 

— Три года назад ты охарактеризовала себя как ураган эмоций. За это время в тебе что-нибудь изменилось? Ты все тот же ураган?

— Да, я всё такая же.

— А уровень твоего сумасшествия с годами увеличивается, уменьшается?

— Увеличивается. Думаю, ну когда же я стану взрослой? Потому что внутренний ребёнок — это очень ранимый человечек, который сразу любит и только потом разбирается, а любят ли его в ответ. Это про игры и веселье. А во взрослой жизни нужно зарабатывать деньги, фильтровать людей, которые могут сделать больно, носить броню и воспитывать детей, чтобы дать им защиту от этого мира.

Взрослые люди всё время всё контролируют, а значит, они контролируют какую-то часть себя, которой нужно просто позволить повеселиться, потанцевать, поорать песни и поделать всякие глупости. А у меня делать всякие глупости — преобладающая часть моей натуры.

«Ну, готовься, детка. Твоя жизнь скоро очень сильно изменится»

— Что бы ты сказала себе пятилетней давности, той Ане, которая ещё жила в Минске?

— Хороший вопрос.

«Ну, готовься, детка. Твоя жизнь скоро очень сильно изменится. Не кипиши. Ничего не бойся. Доверяй интуиции. Как можно быстрее иди к психологу. И не будь такой доверчивой».

Анна Златковская. Фото: из архива героини

— Теперешняя Анна, она счастлива?

— Да, я счастлива. Но не до конца. Я всегда говорю: «Боженька, пожалуйста, мне просто нужно три миллиона евро, и всё будет хорошо, я от тебя отстану». А вообще, чтобы быть совсем-совсем безумно счастливым, надо не замечать то, что происходит вокруг. А это невозможно.

Да, у меня есть любящие люди рядом, друзья, крыша над головой. Но в Беларуси тысячи политзаключённых. В Украине идёт война. Мир находится на грани безумия. И я не могу на это всё не реагировать. Я понимаю, что я ничего не могу с этим поделать. Мне болит за людей. Поэтому всегда есть такая вот тучка, которая рядышком.

 А в целом, да, я счастлива. Но иногда я об этом забываю.