Елена Приходько: «грантовая поддержка — это единственная форма существования сейчас для белорусских СМИ в изгнании»

В Женеве в рамках 59‑й сессии Совета по правам человека ООН прошел круглый стол на тему преследования журналистов в постсоветских странах. Своим опытом работы при диктатуре и в изгнании поделились журналисты из Азербайджана, России и Беларуси. О протестах 2020 года в Беларуси и пяти годах оппозиционной деятельности в изгнании корреспондент RFI поговорил с журналисткой и бывшим членом Координационного совета оппозиции Еленой Приходько. 

Елена Приходько. Фото: из личного архива

 В 2020 году Елена Приходько принимала активное участие сборе подписей от штаба Виктора Бабарико. Осенью 2021 года из-за начавшихся преследований переехала в Киев, а в феврале 2022 года — в Швейцарию.

RFI: Пять лет с августовских протестов. Как из сегодняшнего дня вы вспоминаете те события? Что белорусам тогда удалось сделать, а что нет?

Елена Приходько: Я вспоминаю те события с нежностью и любовью. То, что мы там увидели и пережили, это действительно было что-то особенное, удивительное и прекрасное. Но это если взять эмоциональную и, может быть, немножко пафосную часть этого воспоминания. А так, конечно, спустя пять лет много рефлексируешь, много оцениваешь и переоцениваешь. Что нам удалось? Это, в первую очередь, сплотиться как нации. Потому что такого масштаба солидарности, которую беларусы прожили, объединившись, сначала во время ковида, а потом в момент сбора подписей, потом протестов и всего связанного с выборами, это можно назвать рождением нации, наверное. Потому что никто не верил и не думал, что эти протесты могут быть настолько масштабными и настолько повсеместными. Они происходили везде: и в больших городах, и в деревнях, и в поселках.

Я лично, например, была координатором по сбору подписей по моему родному Светлогорскому району [Гомельской области]. И когда мы собирали подписи, мы никого не агитировали, мы ничего не просили у людей, мы просто ставили стол, и люди приходили сами. И это был такой естественный процесс, когда белорусы сплотились и вместе вышли отстоять свое право на перемены.

Возможно, каждый на тот момент понимал эти перемены по-разному. Спустя пять лет рефлексии мы понимаем, что даже видение демократических процессов, ценностей, оно у всех было разным. Наверное, в тот момент белорусы объединились против Лукашенко — не за кого-то, а именно против него. Спустя эти пять лет мы увидели, что даже это протестное движение, оно немножечко разделилось на какие-то течения, что, в принципе, тоже естественный процесс. Но все равно, даже до сих пор, где бы белорусы ни находились, особенно белорусы, выехавшие после 2020 года, мы ощущаем, что то, что нас объединило и что мы прошли, спустя эти пять лет это все равно остается очень ярким, сильным воспоминанием и точкой отсчета, и точкой невозврата.

А как вы объясняете это «рождение нации», как вы сказали? Почему оно тогда произошло, а не годом ранее, например? Что случилось в тот год с белорусами?

В 2020 году, в первую очередь, (это мои наблюдения) появились очень знаковые лидеры — это Сергей Тихановский и Виктор Бабарико. Я убеждена, что без этих фигур всего этого протеста не было бы. Они стали таким объединяющим фактором, вокруг которого сплотились люди. Они не побоялись бросить вызов этой монолитной системе. И они дали белорусам надежду. Когда Виктор Бабарико вышел и объявил, что планирует стать кандидатом в кандидаты в президенты, за первые двое суток более 10 тысяч человек сразу же записались в его инициативную группу. Я была одним из этих людей. Я не могу сказать, что была аполитична — я работала на радио, была новостным редактором и, конечно же, находилась во всей общественно-политической повестке, но я была аполитична в том смысле, что не видела ни лидеров, ни политиков в моей стране, ни предпосылок для того, чтобы какие-то перемены могли произойти. И вот когда два этих человека появились, то люди поднялись. А потом из этой общей протестной массы родились другие лидеры и яркие персоны, такие как Мария Колесникова, Валерий Цепкало, потом появилась Светлана Тихановская…

З Беларусі да Швейцарыі: светлагорская журналістка Алена Прыходзька пра ўцёкі з радзімы і жыццё ў новай краіне

А в какой момент тогда люди в Беларуси потеряли надежду или веру?

Я думаю, в момент, когда стало абсолютно точно понятно, что эта дикая сила, дикое насилие со стороны государства, со стороны силовиков, она победила. Может быть, это не был какой-то определенный день или определенное событие. Это скорее был процесс, потому что протесты нарастали и репрессии нарастали. Количество арестованных людей становилось все больше, все больше становилось уехавших. И протест сначала раздробили, посадили самых активных, а остальные уже просто выживали, прятались, либо уезжали.

Сколько за эти годы уехало людей? Сотни тысяч?

Я не берусь оценивать, потому что разные цифры. Я скорее склонна верить что около 600 тысяч человек, но говорят, что это возможно, около миллиона. Возможно так. Причем это выехали, скажем, пассионарные люди, наиболее активные, продуктивные, образованные.

Что можно сказать про опыт белорусской оппозиции в эмиграции?

Я считаю этот опыт очень удачным, потому что если взять учебники по политологии и социологии, то мы увидим, что правительства в изгнании живут не более трех лет. А дальше уже идет такая энтропия, естественный процесс распада и потери интереса к этим лидерам, либо структурам как к способным что-либо изменить и каким-то образом повлиять на страну. То есть три года — это критический срок.

Мы сейчас живем пятый год. Да, мы не можем похвастаться какими-то великими победами, но мы боремся до сих пор с государственной машиной, у которой есть огромные ресурсы. А мы, по сути, кружок любителей-волонтеров, которые помимо того, что вынуждены выживать в чужих странах и культурах и как-то обустраивать свой быт, еще параллельно с этим занимаются борьбой, каждый в силу возможностей.

Я считаю этот опыт успешным хотя бы потому, что мы пока еще сохранили лидера протестов, которая до сих пор продолжает нести этот месседж и представлять демократическое движение. Мы сохранили какие-то структуры в виде Координационного совета, в виде НКО, в виде каких-то общественных движений и инициатив, как, например, киберпартизаны те же самые и прочих активистов. Нас разъединяют, нас уничтожают разными способами, спецслужбы никуда не делись, они работают, государство Беларусь тратит деньги на свою пропаганду, тратит деньги на то, чтобы дискредитировать нас, чтобы уровень разочарования рос. Поэтому сегодняшнее положение дел — это скорее успех, чем поражение.

Старшыня выбарчай камісіі ў КР Алена Прыходзька: «Пакрыўджаных хапае. Але журналісты спрацавалі выдатна»

Вы упомянули Координационный совет, членом которого вы сами были. Какие сейчас главные задачи для оппозиции вы видите? Что сейчас может делать и должна делать белорусская оппозиция?

Главное в этом вопросе — это именно «может сделать». Потому что «должна»… Знаете, оппозиции иногда предъявляются завышенные требования, ожидания. Нужно понимать, что есть наши желания, а есть — возможности. И возможности, к сожалению, не увеличиваются, а уменьшается, потому что ресурсы сокращаются и материальные, и человеческие. А давление увеличивается. В этих условиях первое, что может и должна сделать белорусская оппозиция — это сохранить себя и свое представительство во всех тех структурах, где уже есть определенные позиции, авторитет, доверие и контакты. Это то, что наработала Светлана Тихановская, что наработал тот же самый Координационный совет.

Напомню, в прошлом году мы провели выборы по демократическим стандартам, я возглавляла избирательную комиссию на этих выборах, они были признаны международными наблюдателями. Кстати, спасибо большое французским парламентариям в лице Фредерика Пети и его команде, которые откликнулись на нашу просьбу и приехали вместе с командой профессиональных наблюдателей. Они поверили и поучаствовали в этом, очень нас поддержали. После этих выборов Координационный совет получил место в Парламентской ассамблее Совета Европы, потому что официально Беларусь там больше не представлена. А мы имеем там представительство.

По сути, вся наша оппозиционная деятельность сейчас сводится к такому представительству, но оно очень важно. Мы везде несем наш месседж, рассказываем о нашей ситуации. Если мы замолчим, то кто будет говорить о том, что Лукашенко — это преступник и его режим преступный? Кто будет вообще представлять интересы тех белорусов, которые сейчас сидят в тюрьмах? Те белорусы, которые были на протестах и до сих пор живут в Беларуси? Даже если еще не попали в тюрьмы, они боятся и выживают. Мы, по сути, представляем их интересы, и мы продолжаем за них то, что они начали. Если мы остановимся, это будет не просто проигрыш, а предательство с нашей стороны. Это будет полная победа диктаторского, кровожадного, бесчеловечного режима.

А нет ощущения, что за эти пять лет связь белорусов в изгнании и тех, кто остается в стране, постепенно теряется? Учитывая, что режим наказывает за малейшие попытки поддерживать такую связь, например, получать переводы, писать письма политзекам и так далее. Вы чувствуете, что до сих пор представляете тех белорусов, которые остаются?

Во-первых, связь окончательно не потеряна. У каждого из нас все равно остались обычные человеческие связи, — родственные, дружеские, профессиональные — которые мы поддерживаем на человеческом уровне. Что касается получения информации из Беларуси, я как журналист могу сказать, что это, действительно, очень сложно. Люди там под большим риском. Но сложно не значит невозможно. Она не перестала поступать. Люди все равно пишут в телеграм-боты, на почту, предоставляют информацию.

Я занимаюсь расследованиями и я вам скажу, что когда мы выпускаем какое-нибудь знаковое, резонансное расследование, всегда находится кто-нибудь из Беларуси, кто нам как-то подтверждает информацию. Люди рискуют, но они все равно откликаются, если это касается чего-то важного для них. Да, конечно же, это не такая прямая связь, какая она могла и должна быть у журналиста, но совсем связь не потеряна.

Насколько мы представляем их интересы? Конечно, мы не можем сказать, что представляем прям всех белорусов. Потому что, во-первых, белорусы разные, они живут разными желаниями, надеждами. Кто-то, может быть, изменил свое мнение, кто-то устал. Мы не можем представлять всех. Мы представляем интересы тех, кому все еще небезразлично изменить политический режим в Беларуси на демократический. Интересы этой части людей мы представляем.

Насколько мы эффективно это делаем? Конечно, много критики звучит. Критика всегда вызвана разочарованиями, потому что когда нет побед, всегда ищут виноватых. Очень много накопленной фрустрации. Но я пока не видела других примеров успешных правительств в изгнании или борьбы в изгнании, в сравнении с которыми можно было бы сказать, что белорусы сделали плохо или чего-то не доработали. Так что мы делаем то, что можем, в тех условиях, в которых мы находимся.

Журналістку Алену Прыходзька абвесцілі ў вышук

К вопросу о политзаключенных и визите в Минск спецпосланника Трампа Кита Келлога, после чего Лукашенко освободил 14 политзаключенных. Кто-то в оппозиции называет это торгом с диктатором. Ваше отношение к этому?

С одной стороны, это, конечно же, дополнительная легитимизация Лукашенко, но с другой — как бы нам это не нравилось — Лукашенко сейчас реально контролирует эту страну. И уж если с кем-то разговаривать о будущем этой страны, текущем настоящем, о любых процессах, происходящих в этой стране, то только с ним. С кем еще разговаривать? Со Светланой Тихановской он не может говорить об этом, потому что она не имеет реальной власти в Беларуси. Никто другой, кроме Лукашенко, ее не имеет. Поэтому он едет к нему разговаривать. С чем он к нему ездил, мы не знаем.

Этот визит показал, что у американцев есть рычаги воздействия на Лукашенко. Освобождение Сергея Тихановского показывает, что Лукашенко можно склонить к тому, чтобы он выпустил заложников. Даже знаковых, опасных для него, кого он считает личными врагами. Мы пока не знаем цену этой сделки. Но если это произошло, нужно усилить работу по освобождению остальных. Это работа в долгую, как и в случае с Тихановским. Но каждая жизнь стоит того, чтобы за нее бороться.

Возвращаясь к теме круглого стола про журналистику и журналистов в Беларуси, хочу спросить, в каком сейчас положении находятся белорусские СМИ в изгнании? На что живут редакции и насколько сильным оказался удар этой весной после закрытия USAID?

Не «живут», а «выживают», если называть вещи своими именами. Удар оказался очень сильным. Я знаю, что некоторые редакции на грани закрытия были на тот момент. Вроде бы сейчас стараниями Светланы Тихановской и политиков, представителей демократического сообщества, Европейский Союз отреагировал достаточно быстро и помог удержаться на плаву этим редакциям, но произошли сокращения и сейчас очень сложный период выживания, сохранения хотя бы минимума операционной работы. Пока никто не говорит про развитие или про какие-то дополнительные проекты.

Горизонт планирования сейчас хорошо, если три месяца, полгода. Все очень нестабильно. В этом плане очень сложно и других способов монетизации, к сожалению, не существует. Конечно, если мы говорим о донатах или о какой-то коммерческой деятельности СМИ, или о частном патронаже, то это есть, но в процентном соотношении — это 10–20% бюджета. Поэтому грантовая поддержка — это единственная форма существования сейчас для белорусских СМИ в изгнании.

Турма на радзіме, пагрозы ў выгнанні. Дзе журналістам шукаць бяспеку?

К вопросу планирования нужно тогда добавлять в план расчет о том, сколько еще Лукашенко будет оставаться у власти: год, два, десять лет… В своем планировании белорусская оппозиция из каких расчетов исходит?

Недавно был форум белорусской оппозиции в Чехии, там звучала цифра в пять лет. И шла речь о том, как мы себе представляем эти ближайшие пять лет. Мы не знаем, когда закончится Лукашенко. И кроме Лукашенко как человека, как политической фигуры, есть еще «коллективный Лукашенко», который может прийти на смену, если этот человек просто умрет. Какие будут происходить процессы? Все равно мы очень сильно зависим от России, от ее решений, от того, как будет продвигаться война с Украиной. Беларусь здесь абсолютно не самостоятельна в принятии решений, а очень зависима от всех этих факторов. И это все непредсказуемо. Так что каждому нужно понимать, хватит ли тебя на ближайшие, условно, пять лет как активиста, или ты уже устал, и следующие пять лет тебе нужно думать, как обустраиваться в новой стране, становиться гражданином этой страны и забывать все, что было — независимо от того, умер Лукашенко, изменилось там что-то или не изменилось. Так что это, наверное, больше не коллективный или социальный выбор, а индивидуальный и экзистенциальный выбор каждого человека, в первую очередь.

Последний вопрос философский, скорее. Эти пять лет активности белорусской оппозиции дали какой-то ответ на вопрос о том, возможно ли в принципе демократическими методами победить диктатуру?

Я скажу на своем примере, про персональную внутреннюю эволюцию: когда я выходила на протесты в 2020 году, я верила, что можно и нужно менять власть именно демократическими и бескровными методами. Потому что если мы про демократию, про ценности, где человеческая жизнь, свобода и права стоят на первом месте, то невозможно быть убийцей и при этом проповедовать human rights pro­tec­tion.

Но после того, как я увидела, что ты выходишь безоружный, красивый, с ленточками, шариками и цветочками, а против тебя — профессиональные убийцы, которые рассматривают тебя как мишень, как мясо, как объект для пыток, преследований и издевательств, как какой-то ненасытный маньяк, я изменила свое мнение.

Я не могу сказать и не имею такого морального права говорить, что я сейчас призываю всех:  «давайте, ребята, пойдемте убивать». Да я и не уверена, что могу стать убийцей, таким хладнокровным, какие сидят там, в каком-нибудь министерстве, например, в Минске, и не хотят оттуда выходить. Наверное, так я не смогу. Возможно, смогу защитить свою жизнь, если придется. Если вдруг будет российское вторжение в мою страну я, наверное, смогу убить, защищаясь, но не смогу убить, нападая.

Но я не стану сейчас защищать, как раньше, эти методы [мирного протеста], когда мы верили, что «они же должны понять, что мы против, они же должны к нам прислушаться». Нет, не должны. Эти люди мыслят иначе. Это люди убийцы и маньяки, хладнокровные и расчетливые, которые живут совсем в другой системе ценностей. У меня нет однозначного ответа на ваш вопрос, можно ли чисто демократическими методами победить диктатуру… Потому что против тех, кто с оружием, и тех, кто понимает единственный язык силы, ты никогда не выиграешь просто убеждением, ты их ни в чем не убедишь. Потому что, если у тебя нет оружия, они тебя просто убивают. Но если ты отстреливаешься, либо идешь к ним с оружием и встречным наездом, возможно, они тебя рассмотрят хотя бы как равного.